Воды слонам! - Страница 85

— По-моему, ей хочется показать характер.

— Конечно-конечно, — подается вперед он, сверкая глазами. — Конечно. Я все понимаю.

— Кроме того, ей важно чувствовать, что мы на ее, а не на его стороне. Вы же знаете женщин. Вот покажется ей, что мы не сочувствуем — и будет только хуже.

— Конечно, — отвечает он, одновременно кивая и покачивая головой, так, что она почти описывает круг. — О чем речь! И что, по-твоему, нам нужно делать?

— Ну, понятное дело, Августу следует держаться на расстоянии. Не исключено, что тогда она начнет по нему скучать. Может, стоит даже сделать вид, что ему она больше не нужна — женщины в этом плане вообще странные. И она ни в коем случае не должна догадаться, что мы пытаемся свести их снова. Важно, чтобы она думала, будто ей самой захотелось вернуться.

— Ммшш, ну да, — задумчиво кивает он. — Разумно. А сколько времени, по-твоему…

— Думаю, неделя-другая.

Он перестает кивать и широко распахивает глаза:

— Так долго?

— Я могу попытаться ускорить дело, но велик риск, что получится строго наоборот. Вы же знаете женщин, — пожимаю плечами я. — То им нужно две недели, а то и дня достаточно. Но если она почувствует, что на нее давят, то будет сопротивляться, лишь бы показать характер.

— Да, верно, — отвечает Дядюшка Эл, поднося к губам палец, и глядит на меня долгим и пристальным взглядом. — А вот скажи, чего это ты вдруг переменил свое вчерашнее решение?

Я поднимаю бокал и закручиваю бренди, не отрывая взгляда от точки, где начинается ножка.

— Скажем так, я вдруг увидел все совершенно иными глазами.

Он сощуривается.

— За Августа и Марлену! — провозглашаю я, вознося бокал. Бренди плещется о стенки.

Он тоже медленно поднимает свой бокал.

Я вливаю в себя остатки бренди и улыбаюсь.

Он опускает бокал на стол, даже не отпив. Я поднимаю голову, не переставая улыбаться.

Пусть разглядывает меня. Пусть. Сегодня я непобедим.

Он удовлетворенно кивает и вновь берет в руки бокал.

— Что ж. Хорошо. Признаться, вчера я в тебе засомневался. Рад, что ты согласился. Ты не пожалеешь, Якоб. Так лучше для всех. Особенно для тебя, — он указывает на меня бокалом и, наклонив к себе, осушает. — Уж я позабочусь о том, кто позаботится обо мне. — Облизнув губы, он глядит на меня в упор и добавляет: — Равно как и о том, кто не позаботится.

Вечером Марлена присыпает свой синяк под глазом мукой и выходит на арену в номере с лошадками. Но Августу скрыть свои раны куда как сложнее, поэтому номер со слоном откладывается до тех пор, пока маэстро не будет выглядеть по-человечески. Горожане, неделями пялившиеся на афишу, где Рози балансирует на мяче, ужасно разочарованы: представление оканчивается, а слониха, радостно лакомившаяся их конфетами, воздушной кукурузой и орешками в зверинце, на арене так и не появляется. Некоторые даже принимаются требовать свои деньги обратно, но прежде чем успевают сообразить, что к чему, за дело берутся затычки.

Несколько дней спустя на Рози снова возникает головной убор с блестками, аккуратно зашитый розовыми нитками, и слониха, развлекая публику в зверинце, выглядит очаровательно, как и прежде. Но на манеж она так и не выходит, и после каждого представления затычкам вновь и вновь приходится утихомиривать недовольных.

Жизнь худо-бедно идет своим чередом. По утрам я работаю в зверинце, а когда появляется публика, скрываюсь в дальней его части. Дядюшка Эл считает, что помятые гнилые помидоры — не лучшее украшение для его цирка, и его можно понять. Мои раны, прежде чем зажить окончательно, принимают еще более устрашающий вид, а когда опухоль спадает, становится очевидно, что жить мне теперь со скособоченным носом.

С Августом мы, кроме как за обедом, не видимся вовсе. Дядюшка Эл пересадил было его за стол к Графу, но, когда стало ясно, что он будет сидеть, не прикасаясь к еде, дуться и глазеть на Марлену, ему было приказано обедать в вагоне-ресторане в обществе самого Дядюшки Эла. И потому трижды в день мы с Марленой остаемся один на один в этом публичнейшем из всех возможных мест.

Дядюшка Эл, надо отдать ему должное, старается выполнять взятые на себя обязательства. Но уследить за Августом трудно. Уже на следующий день после того, как его изгоняют с кухни, Марлена оборачивается и видит, что он прячется за клапаном костюмерного шатра. Час спустя он пристает к ней на площади, падает на колени и хватает ее за ноги. Когда она пытается высвободиться, он роняет ее в траву и удерживает, пытаясь надеть ей обратно кольцо и попеременно, то взывая с мольбами, то осыпая угрозами.

Уолтер несется за мной в зверинец, но когда я прибегаю на площадь, Августа уже уводит Граф. Пылая праведным гневом, я бегу к Дядюшке Элу.

Когда я рассказываю ему, что выходки Августа вернули нас в исходную точку, он от злости разбивает о стену графин.

На три дня Август исчезает будто его и не было, а Дядюшка Эл вновь принимается отвешивать рабочим подзатыльники.

Однако не только Августа мучают думы о Марлене. Я тоже лежу по ночам на своей попоне и хочу ее так сильно, что мочи нет терпеть. Я, конечно, мечтаю, чтобы она ко мне пришла, но это слишком опасно. Да и я не могу отправиться к ней, поскольку она делит купе в спальном вагоне с одной из артисток кордебалета.

За шесть дней нам удается заняться любовью всего дважды — прячась по углам и лихорадочно цепляясь друг за друга, даже не снимая одежды, поскольку некогда. Эти мимолетные свидания одновременно выматывают и возвращают к жизни, наполняют отчаянием и радостью. Помимо них, мы встречаемся лишь в кухне, где держимся подчеркнуто официально. Мы настолько тщательно маскируемся, что, даже если наших разговоров никто не слышит, мы ведем их так, как если бы у нас за столиком сидел кто-то посторонний. И все равно я не уверен, что в цирке не знают нашем романе. Мне кажется, что соединяющие нас нити просто не могут быть невидимыми.