— Что?
— Это за мной, — повторяю я, стараясь не отводить взгляда. Задачка не из легких: ведь у меня нистагм — последствия давней контузии. Чем больше я стараюсь не отводить взгляда, тем сильней глаза дергаются туда-сюда.
Чарли опускает занавеску и идет к двери.
— Добрый вечер! — слышится из-за двери низкий голос. — Мне нужен Чарли О'Брайен.
Говорят, он обычно здесь.
— Вот он я. Чем могу служить?
Нам нужна ваша помощь. Из дома престарелых, здесь недалеко, ушел старик. Служители полагают, что он мог пойти сюда.
— Ничего удивительного. Цирк нравится и детям, и старикам.
— Да. Конечно. Но дело в том, что ему девяносто три, и он очень слаб. В приюте надеялись, что после представления он вернется сам, но прошло уже несколько часов, а от него ни слуху ни духу. Они здорово беспокоятся.
Чарли весело подмигивает копу.
— Даже если он и приходил, едва ли он все еще здесь. Нам вот-вот сниматься.
— А вы сегодня видели кого-нибудь, кто подходил бы под это описание?
— О, да. И немало. Целая куча семейств со своими предками.
— А старик без провожатых?
— Не заметил, но ведь у нас так много зрителей, что в конце концов глаз замыливается.
Полицейский просовывает голову в вагончик и с заметным интересом принимается разглядывать меня.
— А это кто? Кто? Он? — Чарли машет рукой в мою сторону.
— Да.
— Это папа.
— Вы позволите мне войти?
Чуть помедлив, Чарли делает шаг в сторону:
— Ну конечно, чувствуйте себя как дома.
Коп забирается в вагончик. Он такой длинный, что ему приходится втягивать голову в плечи. У него выступающий подбородок и невозможно крючковатый нос. А глаза посажены близко-близко, как у орангутанга.
— Здравствуйте, сэр, — говорит он, приблизившись ко мне, и, скосив глаза, принимается меня изучать.
Чарли бросает на меня быстрый взгляд.
— Папа не говорит. Пару лет назад у него был сильнейший инсульт.
— А почему он тогда не дома?
— Его дом здесь.
Я опускаю нижнюю челюсть, чтобы она как следует подрожала. Тянусь трясущейся рукой за стаканом и чуть не опрокидываю его. Чуть — потому что было бы стыдно опрокинуть такой чудесный виски.
— Папочка, давай я тебе помогу, — подскакивает ко мне Чарли. Присев на скамейку рядом со мной, он берет стакан и подносит к моим губам.
Я высовываю кончик языка, словно попугай, и касаюсь им кусочков льда. Они скатываются мне прямо в рот.
Коп за нами наблюдает. Я не смотрю на него, но вижу краем глаза.
Чарли ставит мой стакан на место и кротко смотрит на копа.
Понаблюдав некоторое время, коп прищуривается и оглядывает помещение. Чарли побледнел как полотно, а я старательно пускаю слюни.
Наконец коп подносит руку к козырьку.
— Благодарю вас, джентльмены. Если увидите беглеца, пожалуйста, дайте нам знать. Он уже не может обходиться сам.
— Даже не сомневайтесь, — отвечает Чарли. — Если хотите, можете осмотреть наш участок. Я попрошу, чтобы мои ребята тоже его поискали. Будет ужасно, если с ним что-то случится.
— Вот мой номер, — говорит коп, протягивая Чарли визитную карточку. — Звоните, если что узнаете.
— Непременно.
Коп напоследок оглядывает вагончик и направляется к двери:
— Что ж, спокойной ночи.
— Спокойной, — отвечает Чарли, провожая его к двери. Заперев ее, он возвращается к столу, садится и наливает нам еще по порции виски. Отхлебнув понемногу, мы сидим и молчим.
— Вы не передумали? — наконец спрашивает он.
— О, нет.
— А как у вас со здоровьем? Без врачей обойдетесь?
— Конечно. Со мной все в порядке, я просто состарился. Полагаю, со временем и эта проблема решится.
— А как быть с вашими родственниками?
Я отхлебываю еще глоток виски, закручиваю почти пустой стакан между ладонями и осушаю его.
— Отправлю им открытку.
Взглянув на него, я понимаю, что ляпнул не то.
— Ну, что вы. Я их люблю и знаю, что они тоже меня любят. Но я перестал быть частью их жизни. Так, вишу у них на шее. Потому-то мне и пришлось сегодня топать сюда самому. Обо мне просто забыли.
Чарли хмурит брови. Явно сомневается.
Не видя иного выхода, я продолжаю:
— Мне девяносто три. Терять уже нечего. Заботиться о себе я могу и сам. Кое в чем, конечно, помощь мне нужна, но в целом я справляюсь. — Я чувствую, как глаза мои наполняются слезами, и пытаюсь придать своему одряхлевшему лицу хоть сколь-нибудь волевое выражение. Я не нюня, боже упаси. — Возьмите меня с собой. Я буду продавать билеты. Расс молод, он может делать что угодно. Дайте эту работу мне. Я до сих пор неплохо считаю и обещаю не обсчитывать зрителей. Ведь вашему цирку ни к чему «грязные» деньги, верно?
Взор Чарли затуманивается. Вот ей-богу.
Так что я продолжаю ковать железо, пока горячо.
— Если меня поймают — что ж, значит, поймают. А если нет, то в конце сезона я позвоню им и вернусь. А если со мной что-то случится, позвоните им сами — и они меня заберут. Чем плохо.
Чарли глядит на меня в упор. Я никогда и ни у кого не видел столь серьезного выражения лица.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть — что-то он не отвечает — семь, восемь, девять — неужели он отправит меня обратно, впрочем, имеет право, он ведь меня совсем не знает — десять, одиннадцать, двенадцать…
— Ладно, — говорит он.
— Ладно?
— Ладно. Пусть вам будет о чем порассказать внукам. Или правнукам. Или даже праправнукам.
Я аж фыркаю от радости. Чарли моргает и наливает мне еще порцию виски. А подумав, наклоняет бутылку снова. Но я перехватываю ее горлышко: